Когда боль всё же перевалила с тяжёлым скрипом за верхнюю точку своей траектории и начала отступать, Юрген с безразличием, испугавшим бы его, находись он в нормальном состоянии, подумал, что наконец-то умер. Точнее, не подумал, а просто осознал, ощутил всеми чувствами сразу. Думать в тот момент он просто не мог. Мысли, слишком округлые и неплотные, не успев зародиться, улетали куда-то вверх, в ледяную атмосферу, как пузырьки воздуха в воде, и сгорали в ней. А ему уже и вправду казалось, что кругом одна вода. Боль накатила волной, обволакивая тело снизу вверх, не пропуская ни единой его части, а затем стала отступать, но, не желая расставаться со своей добычей, начала медленно стаскивать её за собой. На дно. Все мысли же были о том, что осталось на берегу: пронзительно-синий на фоне свежего снега бок автомобиля, бутылка из-под вина, разбившаяся на крутом повороте, десятка, данная кому-то на чай и сгоревший авиабилет... Да и чёрт с ними. Всё, оставшееся на берегу, останется там навсегда. А он, Юрген Фишер, уже приплыл.
Однако, спустя какое-то время он снова стал видеть что-то помимо густой вязкой темноты, окрашивающейся то и дело в фиолетовый или алый цвет, и чувствовать нечто отличное от странного холода вместо тела. Будто, поскользнувшись на краю ямы и свалившись вниз, он внезапно зацепился одеждой за торчащую из земли ветку и повис между жизнью и смертью, сам ещё не понимая, в каком состоянии находится и в какую сторону продолжит движение в следующую секунду.
Как-то, после выхода очередной своей книги, Фишер, как и каждый первый четверг месяца, сидел в небольшой прокуренной забегаловке, прячущейся в тени громоздкого архитектурного шика центральной части Нью-Йорка, в компании двоих коллег по творческому цеху. Четвёртый же участник этой маленькой традиции недавно застрелился, потеряв все капиталы в какой-то идиотской авантюре. Весь вечер он словно бы нависал над столом и стоял за плечом у каждого — разговор так или иначе съезжал или на финансовые проблемы, или на смерть. Кто-то неудачно пошутил, что почивший Томми сейчас лапает голых прелестниц в райском саду и уж точно не задаётся вопросами, что они тут сейчас делают и изменилось ли что-то после его смерти. Юрген, уже слегка подвыпивший, хохотнул и сказал, что, если у бога есть чувство юмора, после смерти не изменится ничего, кроме возможности дёргать конечностями да мигать глазами. Жизнь превратится в кино: сначала мы увидим лица рыдающих родственников, затем собственные похороны, а потом будем любоваться крышкой гроба до скончания вечности и, возможно, ощущать, как разлагается биомасса, которую мы имели интерес таскать по земле отведённый нам век... В общем, хороших впечатлений от той встречи не осталось ни у кого, а сам Фишер быстро позабыл о своих словах. Сейчас же эта сценка вдруг пронеслась в словно бы приостановившем свою деятельность мозгу, прерываясь кривыми полосами, будто кто-то рвал киноэкран, на который она проецировалась, и невнятным гудением. Должно быть, жизнь, у которой уже не осталось времени и сил нормально пронестись перед глазами, просто в качестве оправдания выплюнула что-то тематическое. А боль снова пришла в движение, поколебалась и начала уходить куда-то вверх, за пределы сознания, неспешно, но на этот раз без намерения вернуться.
Но стоило ему сорваться с этой ветки, как за шиворот ухватило что-то гораздо более мощное и безжалостно потянуло назад. Будто совсем уже утонувшего человека вдруг схватили за волосы и потащили вверх, отрывая от воды, которая уже почти казалась частью собственного тела, обволокла со всех сторон и влилась внутрь, вытесняя такие лишние вещи, как чувства и воздух.
Первым, что появилось в этой странной растянувшейся из-за внешнего усилия пустоте был... Вкус шоколада. И, если бы Юрген только мог связать больше двух слов, а кому-то сейчас приспичило спросить, что было самое мерзкое, что он ощущал в своей жизни, ответ бы не заставил себя долго ждать. Разум начал извиваться, как змея, которой наступили на хвост, пытаясь освободиться от этой пакости, но она исходила словно бы отовсюду сразу.
— Дыши, черт тебя подери!
Хорошо, хорошо, только, ради всего святого, отпусти меня... Он снова чувствует, как лёгкие заполняет воздух, и его отпускает.
Ещё какое-то время спустя, будто сами собой, появились какие-то звуки и расплывчатая пока, но удивительно яркая на фоне всего предшествующего ей, картинка. Шелест страниц и белый экран... Потолок. Комната. Никакой больше воды и, слава богам, никакого шоколада, хотя в горле по-прежнему стоял какой-то мерзкий привкус, неясной параллелью похожий на запах бензина.
— Где я? — Когда смотришь фильмы, и человек, только что пришедший в сознание, спрашивает первым делом именно это, возникает чувство какой-то алогичности. Однако, теперь Фишер вдруг на собственном примере понял, что спросить в такой ситуации просто больше и нечего.