Музыка. Пожалуй, единственная сила, реально способная преобразовывать мир без насилия и без всякой магии. Ричард Блэквелл, оказываясь в её власти, становился сам не похож на себя, мрачного неулыбчивого парня с внимательным взглядом хладнокровного, отстранённого и флегматично-жёсткого, даже жестокого исследователя окружающего мира, подавляющий свои истинные мысли и чувства, как будто ему следовало бы сознаться в преступлении, а он таковое скрывает вопреки своему долгу перед братьями и сёстрами. Месть вообще чаще всего выглядел погружённым в себя, он иногда мог прослушать обращённый к нему вопрос, а то и специально проигнорировать говорящего. Далеко не все понимали, что под этой хладнокровной оболочкой он ежедневно сжигает себя заживо… Но здесь, в этой переполненной волшебным очарованием и ярким, расточительно ярким, как ласки публичных женщин, светом люстр зале, он становился почти человеком, без печати поглощающей его изнутри Памяти. Он специально выбрал места на самом верху, как будто подсознательно пытаясь отгородиться от общей толпы с её вызывающей вульгарностью, и надеялся, что брата это также устроит.
Кажется, на них всё равно всюду обращали внимание, когда они пробирались к своей ложе. Ричард старался оставаться вежливым, однако, для этого ему приходилось полностью игнорировать здешнее окружение. Вежливость же выражалась в том, что он не призывал косу и не начинал кромсать на части всех без разбора, кто окажется под рукой. Он не мог смотреть людям в глаза – причём для их же собственного благополучия. Незачем ему знать, что вон та красивая, утончённая леди средних лет в роскошном зелёном платье, струящемся до самого пола, искренне ненавидит свою мать за то, что из-за её чрезмерной опеки рискует остаться старой девой.
«"Господи, прибери её до тех пор, пока этого не произошло!" – втайне от всех, в том числе и от собственной совести, говорит она. А эти картины, которые она рисует в своей фантазии… Не картины ли это самой настоящей расправы и не была бы ли готова для неё тюремная камера, а то и палач? Неразумная, о чём просишь и чего желаешь?! Разве можно хотеть подобного для родной матери?»
Не хочет он знать правды. Это оставляет слабую надежду на сохранение хрупких иллюзий.
А что насчёт мужчины-женоненавистника, сделавшегося таким из-за того, что первая и единственная супруга развелась с ним, устроив публичный скандал и отсудив львиную долю собственности? Большая часть которой была, как ни сложно в это поверить, глядя на холёного, вряд ли приученного к какому-либо систематическому труду джентльмена, заработана кровными усилиями.
«Он бы травил дам кислотой и топил в Темзе, будь его воля… Они все для него не лучше отходов жизнедеятельности... Интересно, насколько низко человек может пасть, не замечая того? Есть ли вообще у этого предел?»
Видеть всё в чёрных тонах - это дар. Такой дар, которым впору швырнуться обратно в того, кто наградил подобным, выцедив сквозь зубы, куда ЭТО лучше засунуть. Но над этим он не властен. К сожалению или к счастью. Жизнь, как и история, не имеет сослагательного наклонения. Стопроцентная авторская недоработка, вот только жалобу подать некому. То есть, так-то можно хоть весь мир ими заполонить, вот только слушать никто не будет. В лучшем случае культурно отойдут в сторонку, не мешая биться головой об стену и выть на луну в своё удовольствие. Нет уж, если уж освободиться не получится, то хотя бы обойдёмся без сомнительного развлечения в виде саможаления. Самый верный и удобный путь с полным комфортом сгнить, даже не отправляясь в могилу.
Слабые люди, слишком трусливые и расчётливые, чтобы утолить свою жажду отмщения, но забыть не способные… Ричард бы легко и с удовольствием их всех перебил, если бы пришёл сюда не для развлечения, а облечённый в свои полные права. Эта жажда крови отзывалась привкусом соли на языке и пульсирующим, назойливым нытьём в висках. Полно, а не уступить ли, ведь Пятнадцатый хотел убить не всех, а только тех, кто подпал под его власть. Ему даже прикасаться к ним не придётся, а то бы ещё пришлось поразмыслить, стоит ли пачкаться… Так просто и легко.
«Нет. Не сегодня…»
И вот он стоит, внимая увертюре сегодняшнего выступления. В строгом чёрном костюме с галстуком – было бы отдельной формой иронии, придись ему в таком виде убивать. Спокойный, даже расслабленный. На губах – лёгкая, почти счастливая, во всяком случае, довольная, улыбка. Казалось, что он всеми порами впитывает происходящее, до самых глубин естества наслаждаясь одной из форм величайшего эстетического наслаждения. Его баюкали волны музыки, он погрузился с головой в безбрежный океан, который дарило ему прекрасное исполнение оркестра. Вот в уши, заставляя сердце набрать обороты, ударили звуки хора, сменившиеся виртуозно вступившим в свои права сопрано… В эти мгновения все существа, наполнявшие зал, чудились Ричарду пришельцами из высшего, состоящего из чистого света, мира. Почти ангелами. Они в храме. И не приведи Господь кого-то взять неверную ноту, позволить голосу дрогнуть или хоть чем-то нарушить каноническую форму произведения!
Вот только вопрос – зачем он всё же взял с собой брата Возбуждение, если в одиночестве ему всегда было гораздо комфортнее? Ну, может быть… Рассчитывал, что Лиам сумеет его остановить, если он всё-таки не сдержится и начнёт воплощать кровавую вендетту, невзирая ни на что, включая своё собственное намерение просто отдохнуть. А, может быть, изучал брата, гадая, обнаружит ли в том достаточно тонкого ценителя, или разговаривать с ним об искусстве будет всё равно что пытаться научить бабочку ругаться плохими словами басом.

Отредактировано Richard Blackwell (21.05.2013 02:51:15)

Пятнадцатого вырвали из транса, в котором пребывали наедине он и музыка, плюс голоса поющих, которые воспринимались им как звуки без материальных носителей, довольно бесцеремонным образом. Свобода испарилась, подобно миражу в пустыне. И цепи. Снова эти цепи, чёрт бы их побрал... Месть не любил, когда его трогали, по крайней мере – безо всякого предупреждения, когда он к тому не готов и не ожидает ничего подобного. Впрочем… С Фитцджеральдом ему следовало бы подготовиться к частым тактильным контактам заранее. И поступиться личным дискомфортом. Вообще, терпимость Ричарда была прямо пропорциональна его текущему настроению. Он, впрочем, и в гневе мог сдержаться, однако, это давалось ему с огромным трудом, и каждая секунда грозила тем, что сероглазый Ной сорвётся с тормозов и учинит что-нибудь из разряда того, что женщинам и детям показывать не принято. Причём, на негатив со стороны посторонних людей Месть зачастую реагировал быстрее, чем успевал подумать. А потом, когда перед тобой уже остывающий труп, размышлять поздновато. Судя по всему, Память, особенно такая, не желала церемониться с теми, кто, по её мнению, никакой пользы её вместилищу не приносил, а, напротив, даже желал ему повредить. И с каждым днём отпускать её на волю, позволяя действовать вместо рассудка, становилось всё легче, всё приятнее… "Расслабься, я всё сделаю вместо тебя… Ты даже отвечать ни за что не будешь, если так пожелаешь…" – вкрадчиво нашёптывала ему она. Сладкий яд, ласковая убийца. Ничего, он будет нести это бремя столько, сколько потребуется. И диктовать Памяти свои условия не позволит - по крайней мере, постольку, поскольку это может от него зависеть, потому что порой она могла сама по себе без спроса захватывать власть, он даже сообразить, что происходит, толком не успевал. Но бороться не перестанет. Просто потому, что не хочет становиться марионеткой своего Чувства. Потому, что привык сам решать за себя. Нет, он не игнорирует дельные советы. Однако, совет уничтожать на месте всё и всякого, что и кто его вдруг не устроит, здравым Ричарду не кажется. И даже не удивительно, что подчиняться ей просто и даже доставляет неподдельное удовольствие, скатываться вниз приятно всегда. Тем более если это не крутой склон горы, переходящий в линию морского прибоя, а уютный пологий скат в гниющее смердящее болото. Наплюй на совесть, принципы и честь, кроши всякого, кто посмеет, не подумав, раз тебе нагрубить, задеть, толкнуть, даже пошутить неудачно. Давай, бери око за око и зуб за зуб. В этом же и заключается принцип возмездия. А ты цепляешься за какие-то глупые идеи, думаешь, что сможешь всегда этому противостоять? Наивный мальчик. У тебя пути назад нет, а путь вперёд покрыт только мраком. Таким же, какой ты вызываешь благодаря той печати, которую наложили тебе на лоб, клеймя непрошеным выбором. Ты будешь идти мимо людей и касаться их сердец, а они – ненавидеть и убивать друг друга, руководствуясь индивидуальными кровными мотивами, считая, что должны за что-то поквитаться. Ты будешь смотреть на них, а они – отводить взгляд и пытаться скрыть дрожь страха и отвращения к тебе. Ты будешь говорить – и каждое твоё слово прозвучит эпитафией.
И Лиам, кажется, тоже недалеко ушёл. За ним любопытно и забавно наблюдать. Они оба ещё слишком люди. Со всеми вытекающими.
И, может быть, только благодаря этому они могут так мирно находиться здесь, слушать оперу и обмениваться ничего не значащими, легкомысленными фразочками. Видели бы это экзорцисты. Особенно руководство. Что бы сделали они, эти ханжи? Поджали бы губы, в негодовании от подобного лицемерия? Которым, кстати, даже и не пахло. Просто не такие полные и окончательные выродки их враги. Опасные, бывает что неуравновешенные, желающие странного и страшного – а как ещё расценить план по реконструкции мира, которую в Ордене называют уничтожением живого на Земле? Однако, так легко поддающиеся страстям, присущим чисто одним лишь смертным. Способные на сопереживание и на ласку. Хотя, иногда и в ласке, и в сопереживании их скрываются черты жестокости. Ну, уж какие есть. Стараются как могут. А вы попробуйте жить в мире, где, стоит только переступить Врата Ковчега, на психику, расшатанную пробуждёнными генами Праотца, сразу же обрушивается чёрная волна.
«Подумать только, Лиам ненамного младше меня, причём физическая оболочка, то есть тот, чьё тело занял брат, кажется, даже постарше будет, а сам ещё такой ребёнок… Тебе действительно нужны ответы, или ты просто так спрашиваешь, потому что не умеешь долго молчать?» - впрочем, Пятнадцатый знал, что это пройдёт. Пройдёт даже, пожалуй, слишком быстро, остаётся лишь надеяться, что не чрезмерно болезненно, - «Интересно, насколько ты изменишься к тому времени, брат… А ты изменишься, это неизбежно… Здоровый процесс, доказывающий, что человек ещё жив. А вот, когда ты прекратишь меняться, сделаешься статичным во времени, это будет означать, что ты прекратил развитие…»
-Значат, да. Людям вообще нравится в дизайнах интерьеров использовать эпизоды из своей истории или религии, включая древнюю религию, которую принято называть языческой мифологией, - совсем тихо поясняет Ричард, взглядом выражая терпеливое неодобрение тому, что брат взялся отпускать комментарии прямо во время выступления. Впрочем, понимая, что у Лиама просто такая натура и сердиться на него имеет ровно тот же смысл, что и требовать у солнца светить ночью. Поэтому воспитывать его прямо тут, на месте, в ложе Месть не стал, ограничился лишь коротким: - Насчёт люстры не знаю, но мне известно, что этот театр однажды сгорал. Пожалуйста, не нужно срывать удовольствие, - он позволил себе хитро улыбнуться и ещё тише, воистину заговорщицким тоном, добавить, - Вот когда петь перестанут – другое дело…
Неужели он действительно готов… О, если бы дать волю Памяти Мести, весьма немногие смогли бы выйти отсюда на улицу. И ему действительно хотелось так поступить. Но можно ли? Даже не так. Стоит ли? Там, в глубине души, он не простит себе, если пойдёт на поводу у желаний. "Глупый. Ты не простишь себе этого, только пока не отдашься мне до конца… Почему ты так упрямствуешь, мальчик мой?" – могла бы сказать на это ноева половина естества, если бы ей для общения с Ричардом требовались слова. Но, увы, они и так чересчур хорошо понимали друг друга.