Светлый день только-только вступал в свои права, и за окнами занималось что-то чистое, прозрачно-розовое, с тончайшей кисеей облаков вразлёт по всему небу, мимолётно нежное и безумно красивое. Неведомый художник с щедростью, людям недоступной, подарил этой хрупкой, живущей столь мало картине все свои самые нежные краски, и штрихи его, пропитанные единственно лишь высшим вдохновением, действительно завораживали. Там, снаружи и внизу – потому что дом стоял на скале, - несло свои не ведающие усталости и уныния, за день обычно успевавшие, благодаря непрестанным поцелуям южного солнца, пропитаться теплотой, волны кажущееся с такого ракурса бесстыдно, вызывающе глубоким и бескрайним море. Робкий трепет пробуждающейся зари, по мнению Ричарда, не относился к тем явлениям, которыми стоит наслаждаться в одиночестве. Это было бы неправильно. Впрочем, он даже не задумался о том, что может эгоистично присвоить этот рассвет себе одному. И на всём свете существовал только один человек, с которым он обязательно желал поделиться. Не с братьями и сёстрами, которые обычно сами выбирали зрелища, соответствовавшие их эстетическим вкусам и с которыми Месть после своей свадьбы вполне ожидаемо стал общаться меньше – как это обычно и бывает в нормальных семьях, когда дети взрослеют и начинают жить самостоятельно и отдельно друг от друга, - несмотря на то, что оставался Ноем, и, разумеется, по-прежнему продолжал действовать в интересах своих родных… Собственно говоря, подобное и не возбранялось, как-никак, им всегда приходилось ограничивать себя значительно меньше, чем экзорцистам... Нет, не с ними ему хотелось разделить что-то, одновременно и сокровенное, и являющееся общим достоянием… Хотя, конкретно этот вид действительно принадлежал только жильцам дома, то есть им двоим… Да. Это было куда более личное, чем просто привлекательное зрелище, потому что в лучах восходящего светила заключалось новое рождение надежды и обещания будущего, и касалось это таинство, помимо самого Ричарда, только одного живого существа во всём огромном мире. Мире, до которого Мести в принципе не было дела – никакой личной ненависти ни к кому, только долг, наложенный Памятью Ноя, только взятые на себя обязательство, и ничего сверх того, - пока она оставалась рядом.
Она. Одетт.
Разве можно быть таким счастливым? Подобный избыток редко кому шёл на пользу... Но Ричарду, если честно, было всё равно, никакое "потом" не имело для него силы. По большей части - потому что он привык к тому, что имеет возможность хоть как-то влиять на развитие событий. Как тогда, решив, что война - не то место, где следует находиться Адель, похитив её в самом буквальном смысле. К сожалению, испугав при этом, и ему стоило немалых трудов стереть следы этого дурного чувства с лица девушки. Особенно после того, как решительно заявил ей, что собирается извлечь её Чистую Силу. Тяжелее всего ему тогда далось спокойствие и собранность, а они были жизненно необходимы, потому что малейшая ошибка при проведении упомянутой своеобразной "операции", почти что хирургической, могла очень дорого стоить им обоим...
«Я ужасный человек, но, надеюсь, ты мне это простишь…» - эта девочка - а Ной, с отголосками тысячелетий в глубинах сознания, воспринимал её именно как девочку, почти ребёнка, - казалась ему уютно-домашней, доброй, мягкой, вовсе не созданной для борьбы против кого бы то ни было. Защищать что-то или кого-то - ещё куда ни шло, но не сражаться. Ни в коем случае. Оставить её в Ордене было невозможно, и ныне Ричард очертил вокруг любимой оберегающий круг, в который не должно было проникнуть противостояние. В такие же моменты, как сейчас, он с непреклонной ясностью понимал, что никогда более не сможет стать по-настоящему живым, если с его женой что-то произойдёт. Даже если Пятнадцатый сумеет отплатить за это. Потому что возмездие не лечит душу, оно разрушает её окончательно. Он старался не опекать её слишком уж чрезмерно, однако, теперь, без Чистой Силы, Адель осталась беззащитна. Ричард всякий раз, когда ему приходилось отсутствовать долго, думал о том, что даже здесь, на отшибе от цивилизации, здесь, где до ближайшего соседа было ехать верхом не менее получаса, она всё же не застрахована от агрессии какого-нибудь случайного бродяги - грабителя, беглого каторжника или слетевшего с тормозов маньяка, а, даже если забыть об этом, от обыкновеннейшего несчастного случая. Даже поверить сложно, сколько вокруг способов смерти - если вдуматься как следует. Он даже не мог доверить её охрану Акума. Уж очень силён в них был инстинкт бессмысленных убийц и разрушителей. И их ликвидация потом уже ничего не поправит.
Но утро выдалось слишком хорошим, чтобы тратить драгоценные минуты на мрачные раздумья.
«Я не знаю, что будет с этим миром, когда осуществится план господина Графа… Но пока мы ещё можем радоваться тому, что продолжает существовать… Потому что потом, вероятно, кроме этих моментов, у нас не останется от этого удивительного произведения искусства ничего…»
Её красота и щемящая уязвимость заставляли замирать на месте в первую секунду всякий раз, как он ловил её взглядом. Однако, дело было на сей раз слишком неотложным. Ласково прикоснувшись губами к щеке безмятежно спящей девушки, Ричард с беззлобно-лукавой улыбкой проказливого мальчишки прошептал ей на ушко:
-Любовь моя, прошу прощения, но так ты всё проспишь…
Кончики пальцев нежно коснулись изгиба шеи Одетт, так осторожно, будто её кожа была самым тонким и хрупким из всего, о чём успело узнать человечество. На самом деле всякий раз, прикасаясь к этой девушке, Месть испытывал глубокую внутреннюю робость, как будто дотрагивался грешными руками до величайшей святыни. Бог экзорцистов не одобрил бы такого отношения. Впрочем, что Ричарду до религиозного запрета на боготворение кого-либо, после того, как он нарушил столько других заповедей и заветов?

Сколько раз Пятнадцатому уже доводилось создавать семью? Он не помнил. Но, вероятнее всего, отнюдь не однократно. И разве же не фикция – такие отношения, где один рано или поздно неизбежно умрёт от старости, а второй, при условии, что его не убьют к тому времени, останется всё таким же, каким был при пробуждении? Отношения, когда один несёт на себе груз множества веков и огромного количества грязи, почерпнутого из душ людских, а другой даже двух десятков лет ещё не прожил? Насилие, кровь, боль, бешеные пожары и запах гари, мечущиеся в дыму и сполохах человеческие фигурки, тёмная вода, смыкающаяся над головами самоубийц, петли, прикрученные к потолку, удерживающие на весу уже даже не дёргающиеся и не пытающиеся сделать вдох тела… Крики. Много криков, тысячи и тысячи голосов сливаются в один… Месть Ноя даже теперь не мог поверить, что существует кто-то, кто способен притушить, заглушить все эти кошмары. Когда он засыпал, прижавшись лбом к плечу Одетт или щекой к её макушке, ему всякий раз казалось, что они больше не вернутся, что она совершила всё-таки с ним чудо… Однако, всё равно иногда во сне начинал бредить, рассказывая страшные, леденящие кровь вещи, изредка даже причинял ей боль, слишком сильно сжав руку… Больше всего Ричард боялся однажды случайно насмерть её задушить – потому что несколько раз его пальцы смыкались на горле девушки, и ему лишь чудом удавалось остановить себя вовремя, - или оставить в живых, но непоправимо искалечить, но при этом даже не сразу проснуться, и понять, что натворил, лишь после пробуждения. Он мог защитить её от кого угодно, или умереть, пытаясь это сделать, но от самого себя… Просить её уйти он, к сожалению и стыду для себя, не мог. Она была необходима ему, как воздух, как лекарство, поддерживающее существование человека, поражённого смертельным недугом. Сколько раз он просыпался, задыхаясь, с проклятиями на языке и слезами на глазах, а её пальчики гладили его голову, лицо, руки, а слух жадно ловил слова утешения. Как Пятнадцатому становилось больно, когда он замечал, что пугает её! Как жестоко и беспощадно он укорял себя за это… Кусая губы, пытаясь отворачиваться, умоляя о прощении короткими фразами, звучащими тускло, почти безжизненно… Втайне будучи абсолютно убеждённым, что не заслуживает ни капли снисхождения Одетт. Она слишком прекрасна для него. Ангел, которого он собственноручно лишил крыльев, чтобы беззастенчиво присвоить. Не имея на то права, но ощущая острую потребность в этом. В ком-то, несущим чистоту, рядом с собой, в спасении, в помощи. И в любви. Ему нужна была терпеливая и спокойная любовь, не костёр, а уютный и постоянный очаг, который всегда примет и не отвернётся, не прогонит в стылую – для него даже в разгар лета и в самой жаркой стране мира стылую, потому что порождала этот холод его собственная внутренняя тьма - беззвёздную ночь.
Но сейчас Ной выглядел самым обычным парнем примерно лет двадцати-двадцати двух, немного встрёпанным, довольным, как сытый кот, и явно что-то задумавшим. В такую минуту при виде его вряд ли кто мог заподозрить, что этот парень может быть крайне опасным и даже не вполне адекватным. Как хорошо натренированный рвать глотки, но вовсе небезобидный даже для собственных хозяев зверь. Хотя, своим-то он причинить вреда как раз-таки не мог… Но в остальном сравнение можно считать безупречным.
-Как что там? Утро, радость моя, осмелюсь доложить… - тщательно изображая смирение, но всё равно выдавая себя улыбкой проказливого мальчишки, отправившегося в цирк на представление вместо школы, заявил Ричард, - Этого не опишешь, ты должна сама увидеть!
Он извлекает её из кровати, надевает на ноги тапочки, подхватывает на руки и, недолго думая, направляется не к окну, а почти что торжественно выносит любимую на мощёную мраморной плиткой террасу, на свежий воздух, открывая полупрозрачную матово-белую дверь спиной – проделывая это как раз настолько забавно, чтобы сбавить весь излишний пафос, который мог бы посчитать себя необходимым в данной ситуации сопровождающим шлейфом. Как только они оказываются вне комнаты, Месть сразу понимает, что был абсолютно прав. Оттуда вид ещё более полный, более близкий и распахнутый во всю ширь горизонта. Там всё залито золотым сиянием поднимающегося солнца, и, касаясь облаков, оно подкрашивает их особым нежным, трепещущим, мягким светом. За террасой, отгороженной достаточно высокими, самому Ричарду по пояс, даже чуть выше, резными мраморными перилами, всего в паре метров начинается обрыв, полёт с которого с почти безоговорочной гарантией оборвал бы жизнь любого обычного человека.
Но прыгать туда, к счастью, никто не собирается.
Ной бережно ставит девушку на ноги, но не отпускает совсем, теперь просто обнимает её со спины. Целует в затылок – да так и замирает. Касаясь губами волос. Она здесь, с ним, никуда не денется. Это хрупкое, но столь бесценное для него тело не уничтожит какой-нибудь обезумевший от жажды крови и убийств Акума третьего или четвёртого уровня. И душа Одетт… Её душа больше не будет разрываться между множеством противоречивых осколков правды и обломков лжи. Орден позади, как страшный сон. Сердце беспокоится, оно напоминает о болезнях и несчастных случаях, но Ричард не желает его слушать и усилием воли заставляет себя игнорировать все мрачные прогнозы своего внутреннего горе-советчика. Если потакать всем подобным прихотям – никогда даже близко не подступишься к состоянию счастья.
«Я люблю тебя так, что весь этот мир теряет в моих глазах всякую красоту… В сравнении с тобой, Одетт, он полное ничто…»
Если мир обрушится во мрак – Ричард, отыскав укрытие, каковым вполне мог служить всё тот же Ковчег, не стал бы переживать. Если не станет его любимой – не станет и его самого. И вряд ли его телесная оболочка задержится среди живых надолго.

Отредактировано Richard Blackwell (24.04.2013 21:41:20)